…Мажет ворота дегтем пьяная ватага парней, срамят девушку, срамят бедную, ни в чем неповинную Акулину – так начинается рассказ «Акулькин муж» в спектакле Омского государственного камерного «Пятого театра» «Dostoyevsky.ru» (по «Запискам из Мертвого дома»)…

…Порочат, не щадят ни мать, ни отца. Благонамеренный и всеми уважаемый отец Акулины (Игорь Малахов) от сраму не знает, куда глаза деть. «В древние годы, при честных патриархах… – возглашает отец в отчаянии (и как не понять его горя, мы, было, и уши развесили), – при честных патриархах я бы ее на костре изрубил,– неожиданно для нас завершает свою мысль родитель, – а ныне в свете тьма и тлен».

Что делать! Таковы нравы самых почтенных и рассудительных. Чего же вы хотите от Ваньки Шишкова (Василий Кондрашин), готового за пятьдесят целковых взять в жены «опозоренную» Акулину, в чем поначалу он вполне уверен. И – напрасно. Невеста оказалась как есть невинною девицей. Ну, Ванька перед ней на колени. Совесть у непутевого Ваньки есть. Измывается, позорит, а потом чистосердечно кается. Что же Акулина? – Безмолвная страдалица и «луч света», как ее рисует талантливая Мария Долганева, она стерпит… простит…

Вот и шальной Филька (Евгений Фоминцев), тот, что пьянствовал, куражился и срамил Акулину, под конец тоже покаялся. И опять Акулина прощает. Более того, объявляет прилюдно, что любит его теперь пуще прежнего…

Мы не увидим, как зарежет Ванька за то признание Акулину (в «Записках из Мертвого дома» это одна из «откровенно кровавых» картин). В финале вся в белом, жертвой невинной уходит Акулина вдаль, туда, где, как говорится, «чисто, светло»…

О «Записках из Мертвого дома» в «Пятом театре» размышляли давно. Так что последняя премьера с предстоящим юбилеем писателя, по сути дела, не связана. Разумеется, о том, что в 2006-м грядет юбилей (кстати сказать, тройной: 185 лет со дня рождения Ф.М. Достоевского, 125 лет со дня его смерти и 500-летие рода Достоевских), в театре помнили, и все-таки интерес к повести носил иной, неюбилейный характер.

А дело в том, что «вот на этом самом месте», в центре города, и находился тот самый острог Омскoй крепости, куда двадцативосьмилетний отставной инженер-поручик и литератор Достоевский был брошен на четыре года с предписанием «содержать без всякого снисхождения, заковать в кандалы».

Каторга, столь много предопределившая в судьбе писателя…

«Записки из Мертвого дома» театры всегда обходили стороной, притом, что играют у нас едва ли не «всего Достоевского» (по своей театральной популярности прозаик Достоевский вот-вот догонит драматурга Островского). Обходили потому, что «Записки…» – эпика, драматического фермента, конфликтной и взрывоопасной стихии, коей дышат великие романы Достоевского, тут не найдешь. Жизнь острога убийственно однообразна по определению. Драмы и трагедии разыгрываются там, на воле, – воле, которая неизбежно ведет в острог, потому как воля эта без удержу, воля, когда «бога – нет». Правда, здесь нет еще и намека на философию Раскольникова, но уже «все дозволено» в натуре.

И понятное дело, «что-то слышится родное в долгих песнях ямщика». Так что едва ли стоило на это пальцем указывать и называть в самом деле очень хороший спектакль не по-русски «Dostoyevsky.ru». И манерно это самое «ru», которое у всех на зубах навязло. А то, что классика метит в нынешний день – кто ж этого нынче не знает? Не в латинице дело, а в неистребимых потемках души, в трагических борениях света и тени…

К ним-то и обратился режиссер, он же и автор пьесы Андро Енукидзе. Имя грузинское, России неведомое, и потому о нем тут два слова: А. Енукидзе – молодой главный режиссер Русского драматического театра имени А.С. Грибоедова в Тбилиси, театра, еще недавно хорошо известного в России. Появление его в Омске, пожалуй, естественно. Несколько лет назад здесь уже побывала грузинская постановочная группа и поставила «Кавказский меловой круг» Б. Брехта – спектакль, по-моему, превосходный и вполне самостоятельный по отношению к знаменитой версии Роберта Стуруа. Словом, Омск протаптывал заново тропки в ныне запущенном, а когда-то цветущем парке культуры общего пользования. С этой целью директор «Пятого театра» Александра Юркова приватно летала в Тбилиси, что по логике для директора театра естественно и продуктивно, да все никак не войдет у нас в обиход.

Не скажу, что в спектакле по Достоевскому заметен особый грузинский колорит. В «Кавказском меловом круге» – дело иное, там – Кавказ и, в сущности, – Грузия… А здесь – Сибирь, острог, пали (врытые в землю затесанные поверху бревна – стены острога)… Но, правда, на крыше острога журавль, неизвестно откуда взявшийся в Сибири, – символ неизбывной мечты колодника о воле и вместе с тем дань грузинскому мечтательному стилю. Впрочем, сцены в остроге – не главное. Главное в спектакле – два рассказа, две главы из повести Достоевского.

В «Истории первой – «Акулькином муже» – с нее я и начал разговор – возникает игровой прием «театра в театре», кстати, для спектакля естественный: в «Записках…», как известно, подробно рассказывается, как устраивали заключенные спектакль в остроге. Стиль игры приобретает характер ироничный и стремительный, характеры схватываются двумя чертами, планы кинематографически следуют один за другим.

Поразительное чувство стиля у актеров «Пятого театра»! Откуда это редкое умение так тонко чувствовать своеобразие стилевого приема и следовать ему от начала до конца? В сущности, не только ни один спектакль «Пятого» не похож на другой – в этом театре вообще странным образом как бы уживается множество разных театров…

В едином ключе (интонационном, пластическом), как по нотам, разыгрывается и второй рассказ, романтичная история несчастного унтер-офицера Баклушина (Сергей Зубенко), его безумная любовь к Луизе (Маргарита Бугаева) – прачке «для самого что ни на есть чистого белья». История эта, завершается, к сожалению, убийством соперника — благонамеренного часовщика Шульца (Николай Пушкарев). Жаль. А впрочем, глупый фанфарон был этот Шульц, заладил свое: «Не смейт, да не смейт со мной делать». – «Не смею? Ну, так вот же тебе, колбаса!». Убийство совершается все в том же игровом (и едва ли не «игрушечном») режиме: указательный палец к виску и –«Пу!» … Соперник как подкошенный падает. То есть – лубок, казалось бы, в чистом виде. Но «Пятый театр» не был бы верен себе, если бы остановился на столь простом и плоском решении… За спиной у театра немалый опыт психологического разбора в спектаклях Гоголя, Горького, Островского. Актеры подошли вплотную к «диалектике души» и, кажется, готовы заглянуть в бездны романов Достоевского.

Изюминка этого талантливого спектакля в том, что вся его увлекательнейшая «игра в театр» вызывает у нас не только удивление и восхищение «зрелищем» (есть, есть в нем все же этот легкий игривый грузинский напев!) – мы ни на минуту не забываем, что речь идет не о куклах, а о живых людях. За всей этой «игрой», иронией и лубочным колоритом не исчезает автор повести – Достоевский! А спектакль, надо сказать, верен не только тексту автора (тут все — слово в слово!), но и духу этих смешных, а, в общем, до слез печальных рассказов.

Ну и потом, как всегда, спектакль воспринимается на известном, так сказать, «историческом фоне»…Читаешь, скажем, в газете про жестокое убийство в селе Медное Тверской области братьев Вакулюков… В «эпоху Интернета» и этой самой «точки ru»… Читаешь про нынешних отморозков-киллеров, и становится почему-то жалко далекого непутевого Ваньку, акулькиного мужа…

Николай ЖЕГИН, «Омск театральный» №3(25)