В городе Достоевского, каким Омск себя искренне считает, в «Пятом театре» спектакль по «Запискам из мертвого дома» — одному из самых непростых произведений классика (а есть ли у Федора Михайловича простые?!) ставит режиссер из Тбилиси Андро Енукидзе. Однако назвать г-на Енукидзе исключительно грузинским постановщиком было бы несправедливо. Работает он в Тбилисском Русском драматическом театре им. Грибоедова.

— Русские театры в бывших советских республиках — это явление сугубо советского периода?

— Это явление имперского периода, Империя — это, конечно, плохо. Несвобода не может быть лучше свободы. Но это кусочек моей жизни, жизни моих родителей, моей бабушки, моей страны. Как-то в Польше я ставил пьесу, в которой речь идет о жизни в СССР, и один актер возмутился: это паранойя, так нельзя жить! Я ему говорю: «Мальчик, успокойся. Мы с тобой оба родом оттуда. А если копнуть еще глубже, то твой дед поляк, и моя бабушка грузинка, жили вообще в одном государстве — Российской империи». Плохо это? Может быть, плохо. Но помимо зла было добро, и за это добро радеть надо. Это моя гордость, что я двуязычен, двукультурен. В первую очередь я, конечно, грузин. Но я еще что-то знаю о российской культуре, а если у меня в стране есть русскоязычный театр, причем самый старый русскоязычный театр на территории бывшего СССР, это обязывает.

— И все-таки есть разница; ставить Достоевского в Грузии в вашем родном театре им. Грибоедова или в Омске?

— Действительно, ставить «Преступление и наказание» в Тбилиси — это одно, А «Записки из мертвого дома», которые напрямую связаны с историей Омска — это совершенно другое, Что это? Несчастье Достоевского, что он таким образом попал в Омск, или счастье Омска, что Достоевский был связан с этим городом? Если Достоевскому надо было хорошо пострадать, чтобы стать великим писателем, то это у него хорошо получилось в Омске. К Достоевскому я отношусь так же, как к Шекспиру. Это классика.

— Классика классикой, но, на мой взгляд, Федор Михайлович, не самый «театральный» автор….

— Я совершенно точно знаю, что время театрального Достоевского еще не пришло, пока есть только жалкие потуги на его сценическое осмысление. Но в русском театре была эра Чехова, значит, должна прийти эра Достоевского. Постановка «Записок» в вашем городе не может быть бесспорной. Для меня -это риск. Здесь не все будут радоваться, не все будут готовы это воспринимать как аллегорию. Станет ли спектакль скандалом? Ни в коем случае. Просто его надо воспринимать, как видение Достоевского в целом. Я в любом случае не могу на это смотреть так же как вы, кто проходит каждый день мимо музея Достоевского.

— Трудно себе представить на сцене «Записки из мертвого дома», где материал сугубо повествовательный. Не страшно было браться за такую постановку?

— Отношение к этому произведению у меня сложное, Если честно, то я бы в России с удовольствием поставил «Игрока».

— Почему?

— Да потому что актуальность в глаза бросается, Но предложение ставить «Записки» меня заинтересовало и испугало одновременно, Я стал примериваться к материалу, начал копать и докопался. Я ставлю не »Записки», а маленький фрагментик из них. Историю, которая по своей лихости да постмодерновости не уступает «Невыносимой легкости бытия» Милана Кундеры. Мало того, эта новелла даже заставила меня пьесу написать, Я надеюсь, что спектакль получится смешным.

— Достоевский смешным?!

— Достоевский — моралист, и какие-то вещи иногда чаше нужного объясняет. Но ему хватает смелости и юмора, чтобы назвать смешные вещи смешными,

— Зритель только посмеется или ваша постановка чему-то сможет нас научить?

— А зрителя не надо ничему учить! Спектакль должен ему дать понять, что все мы привыкли жить в наших мелких дрязгах и сутолоках. Мы как-то привыкли к жизни. А действие, совершенное на сцене «Пятого театра» должно привести зрителя к мысли о том, что жизнь это не совсем то, что мы привыкли называть жизнью, что мы, люди, можем заблудиться в трех соснах. И что-то важное, что нужно жадно глотать и впитывать, мы пропускаем. Что нельзя доводить жизнь до уровня привычки. Мой спектакль об этом, и об этом говорит Достоевский,

— Не могу удержаться от банального вопроса. Как, по-вашему, красота все-таки спасет этот мир?

— Меня спасет, надеюсь, а других не знаю.